Вернувшись из лагеря, я стал готовиться к армии, и устроился на работу в типографию военного училища подводного плавания им. Дзержинского, что в здании Адмиралтейства. Устроился рабочим – резчиком бумаги, в моем ведении были огромные рулоны бумаги, разматывающий ручной станок и страшенный механический нож-гильотина. Потом перевелся поближе к дому в Пушкинское военно-морское инженерное училище. Меня приняли лаборантом кафедры теории устройства кораблей. Здесь-то и пригодился мой навык авиамоделизма: на кафедре мне поручили делать специальные модели кораблей и подлодок, которые потом испытывались в огромном стеклянном бассейне.
В эту осень в армию меня провожали несколько раз, а потом друзья уже устали провожать. Я шел запасным вариантом в военкомате: если кто-то вдруг не придет из призывников, если вдруг откажутся представители части от кого-то - всегда есть в запасе я. Самое главное - это то, что я прошел серьезную комиссию и проверку в училище, поэтому считался годен в любые войска без ограничений... Сценарий отправки и моего «счастливого возвращения» был всегда одинаков: к десяти часам вечера призывники в окружении родных и друзей собирались у военкомата, объявлялась посадка в автобус, песни, слезы, «за Родину!», на посошок... Кое-как призывников отделяли от группы провожающих, и автобус медленно отправлялся в путь со двора военкомата. Особо отчаянные бежали за автобусом по улицам города Пушкина и, почему-то , орали вслед всегда: «Этот день победы порохом пропах!..» Автобус делал большой круг по городу и возвращался тогда, когда на дворе военкомата уже было пусто. Убедившись, что набор полный и все в порядке, старший дежурный по военкомату объявлял отправку на сборный пункт в Ленинград. Я проводил ночь на сборном пункте. Это всегда были ДК, например им. Цурюпа, что напротив Балтийского вокзала. Я ждал, что меня заберет к себе какая-либо воинская часть. Но под утро наш дежурный меня отпускал, и на первой электричке, которая шла в Павловск с Витебского вокзала, я возвращался домой. Ранним утром, в мое первое «возвращение из армии», я тихонько постучал в окно дома. Во все последующие возвращения в доме всегда горел свет, мама и сестра не спали... Потом мне эти «походы» в армию надоели. Я сидел ночью в очередном ДК и ожидал крутого поворота в судьбе. Решил, от нечего делать, подстричься налысо. Занял очередь к машинке, приготовил рубль (!) на стрижку... и почувствовал себя бараном. Все это меня достало, и я просто сам перестал «ходить в армию».
Заниматься музыкой не бросил. Более того, в это же время поступил в вечернюю джазовую школу по классу гитары. Вечерами подрабатывали в ресторанах, играя популярные песни и мелодии, но чаще всего приходилось давать «лезгинку», за нее и платили хорошо. Как же я возненавидел все эти популярные песни тогда! А сейчас вспоминаю их с теплотой...
Как-то вечером мой товарищ, который учился при консерватории и играл с нами на синтезаторе, предложил сходить в театр: мол, дали в училище билеты, не пропадать же им. От нечего делать пошли... Это был театр Ленсовета на Владимирском проспекте, спектакль назывался «Варшавская мелодия», и главную роль играла Алиса Фрейндлих. С этого дня моя жизнь перевернулась! Я стал ходить в театры почти каждый день, пересмотрел за год весь питерский театральный репертуар. Я стал бредить театром...
Жизнь шла своим чередом, от армии мне дали отсрочку – я опять подал документы в военно-морское училище, и опять в «им. Фрунзе». Летом я приехал в лагерь на финский залив и стал сдавать экзамены. Экзамены я сдал, мне опять выдали робу, стали называть уже не абитуриентом, а курсантом и начался курс молодого бойца: мы опять до кровавых мозолей гребли на яликах, бегали в синих трусах десятикилометровые кроссы, чистили картошку, засыпая с ножами, и сгоняли сон, плюхаясь головой в ванну с этой же картошкой. Но на этот раз я подал документы не на штурманский факультет, а на гидрографический. Когда нас всех оставшихся вызвали к адмиралу – начальнику училища, где он объявлял о зачислении или же нет, я переживал очень: мне хотелось поступить. Пришла моя очередь, я встал перед комиссией: начальник училища поздравил с зачислением... на штурманский факультет! Я выдохнул: на гидрографический! Возникла пауза, я повторил: товарищ контр-адмирал, я подавал документы на гидрографический! Мне дали пять минут подумать за дверью – либо штурманский, либо домой... В этот раз мама меня уже не забирала домой, я добирался самостоятельно. Сдал уже ставшую родной робу, ботинки, и распрощался с мечтой стать морским офицером.
Но экзамены были сданы на пятерки, о чем и подтверждал выданный мне экзаменационный лист, и я спокойно подал документы в Ленинградский военно-механический институт на отделение – ракеты. Тоже не случайно: другой мой двоюродный дядька – академик Рощин - когда-то работал в КБ под руководством Королева, служил на Байконуре, в общем, был связан с космосом. Я как-то спросил его, что нужно сделать, чтобы стать космонавтом. Он ответил: закончишь военмех с красным дипломом - возьму на Байконур, полетишь бортинженером... В институт я был принят и стал учиться на космонавта!
Театральная болезнь не прошла, а с каждым днем усиливалась. После занятий в военмехе я бежал в джазовую школу, а потом на Моховую, чтобы посмотреть на небожителей, счастливейших из счастливых, непохожих ни на кого, избранных студентов театрального института. В этот год я прочитал заново всю школьную программу по литературе. Посмотрев «Холстомера» в БДТ, я перечитывал Толстого, «Дульцинею» в Ленсовета – читал Сервантеса, потом Чехова, Достоевского... В конце концов принял решение: театр или ничего. В театре у меня связалось воедино все – и морская романтика, и небо, и музыка, и горы, и парк... Я стал готовиться к поступлению на актерский факультет театрального института.
Прослушивание и вступительные туры шли полным ходом. Я продвигался все дальше, появилась уверенность в победе и с ней легкая дрожь: чем ближе результат, тем чаще колотилось сердце. На предпоследнем туре все ждали появления Мастера – народного артиста СССР Игоря Горбачева. Он вошел в институт, как большая энергетическая капля, его появление можно было и спиной почувствовать. Я переволновался, конечно же, и по старой музыкальной закваске заглянул в рюмочную на Моховой, почти напротив института. Полегчало...