Я читал Есенинского «Сорокоуста» и «Метель» Пушкина, плясал «цыганочку». Мастер подозвал к столу: в следующий раз, когда захочется хлебнуть для храбрости, возьми «малька» и приходи ко мне. Я научу, как это делается... Комиссия рассмеялась. На последнем туре, отыграв этюды и отчитав свой репертуар, я попросил разрешения обратиться к Мастеру и подошел к столу, за которым расположилась комиссия во главе с Игорем Олеговичем. Я достал из гитарного чехла «малька», поставил на стол перед ним: учите...
В 1983 году меня приняли в Ленинградский институт театра, музыки и кино на актерский факультет. Базой курса был Александрийский театр, а мы стали полноправными обитателями закулисного мира театра. Моим кумиром еще до поступления был Николай Константинович Симонов. И теперь я ходил по коридорам, по которым ступал Симонов, мог посидеть за его гримерным столиком, в актерском буфете пить кофе из чашки, из которой, быть может, пил и Симонов. Но главное, после вечернего спектакля, тайком, конечно же, я уже мог постоять на сцене, на которой играли великие артисты. В эти минуты кружилась голова, и казалось, что пустой зал рассматривает тебя с такой пристальностью, что обмануть его, даже если очень захочется, невозможно.
С конца второго курса меня стали занимать в репертуаре театра, доверив сначала сыграть небольшую роль дворника в пьесе Островского, где я, подметая улицу, пел какие-то смешные куплеты. В программке было напечатано: дворник – Сергей Маховиков (студент ЛГИТМиК)! Потом была роль Виктора Туманского в «Машеньке». Текста много, роль большая, на ней завязывался сюжет. Главную роль исполнял Бруно Фрейндлих. Возвращаясь после репетиций и занятий домой, в Павловск, я еле-еле успевал на последнюю электричку. Шел ночью до дома через парк, и в голос репетировал роли. Иногда навстречу попадались люди, а я замечал их слишком поздно. Они переходили на другую сторону улицы, или сворачивали в аллеи... Мама ходила на все спектакли, в которых я участвовал. Я расписывался в вызывном листе, и в кассе театра вставал в очередь за зарплатой вместе с «народными» ...
На сцену театра актеры никогда не выходили в своей уличной бытовой обуви, и репетировали в специальных костюмах. Это закон. Меня направили в костюмерную, чтобы подобрать репетиционную обувь. Долго я рылся в огромной куче ношенных и уже списанных со спектаклей полуботинок, которые были пошиты в сапожной мастерской театра. Перемерив добрый десяток, я сделал выбор и подал обувь костюмеру, чтобы записали номер в журнал. Она их перевернула, посмотрела на подошву... Я вспотел и осип от волнения: на подошвах были наклеены бумажки с надписью – «Симонов». «Неужели это ботинки самого Симонова?», – «Да, - ответила она, - это его любимые, он играл в них все спектакли, ни под каким предлогом не хотел новых. Вот заплаточка на мизинце, ему даже их клеили несколько раз, но не расставался с ними»...
Ботинки эти я «потерял» на следующий день и мне выписали другие. Симоновские ботинки я храню и по сей день, ни разу не посмел репетировать в них. Может быть, придет день и сыграю я в них какую-нибудь премьеру?..
В учебных спектаклях курса я играл все главные роли, а в «Живом трупе» Толстого сыграл даже две: Каренина и Протасова. Не трудно догадаться, почему я добивался назначения и на роль Протасова, самостоятельно репетируя ее, а потом просто попросив один прогон для педагогов и мастера. Он был приятно удивлен, и уже следующий спектакль встретил нового Протасова. Так я и играл по очереди: Каренин, Протасов... Мастер любил меня, многое прощал. Частенько вызывал меня в кабинет просто поболтать. Бывало, я выставлял на стол «малька». Я ему верил и уважал, но никогда не боялся спорить с ним, жестко, с юношеским максимализмом отстаивать свое мнение. С третьего курса я увлекся режиссурой, и стал параллельно посещать занятия Сулимова и Музиля. Я ставил отрывки и помогал в самостоятельных работах своим сокурсникам, потом официально стал ассистентом режиссера на курсовом спектакле «Завтра была война». 
Потом поставил на курсе свой спектакль, ни много, ни мало – «Гамлет», сам и сыграл в нем Гамлета. Как-то Игорь Олегович заметил меня на ярусе во время репетиции. Он попросил спуститься и сесть рядом. После прогона сцен он дал мне микрофон, объявив при этом: «Сейчас вам сделает замечания молодой начинающий режиссер и продолжит репетицию» А сам ушел... Для него было больно узнать, что я подал заявление об уходе из театра, прослужив в нем год после окончания института по распределению Минкульта. Я организовал театральную студию - это была первая в стране студия при оборонном предприятии «Кировский завод» и ЦК ВЛКСМ. Театр-студия «Двенадцать». Организовал ее не без помощи Мастера - он познакомил меня со своим другом, директором завода, а дальше я уже играл на страхе и тщеславии комсомольских работников. Как мне удалось прокрутить это дело, – это отдельное пособие по контролю за чиновничьей глупостью. Впрочем, советский чиновник по сравнению с нынешним – ребенок. Но в 1988 году я ушел из Александринки, хотя меня могли по закону и не отпускать. Игорь Олегович долго слушал меня в кабинете о перспективах студии, о новом молодежном театре, потом сказал: уйдешь – обратно не возьму. Уже в дверях он подал мне руку: если будет трудно – заходи, что-нибудь придумаем...
Трудно было. Чтобы иметь постоянный заработок, я сделал свой моноспектакль по стихам Гумилева – «Заблудившийся трамвай», и каждую неделю играл его в подвале «Приюта комедиантов». Поставив спектакль в своей студии по пьесе Кучаева «Крестины», я ушел из нее. Хотя спектакль пошел хорошо и был принят: билеты в «Приюте» и в «Учебном» были раскуплены на месяц вперед. Все было просто: по моей же инициативе худруком студии был приглашен один из наших педагогов по мастерству. Я считал себя слишком молодым для руководства. Назрел конфликт, и лучше всего было уйти, правда, со мной вместе ушла добрая половина актеров, – кто куда...
Я же собрал чемодан, и в 1989 году улетел в Хабаровск. Начался мой Великий Поход на Дальний Восток! В краевой театр драмы меня взяли очередным режиссером с условием, что я буду играть и как актер. Дело в том, что главным режиссером театра был мой друг, ученик Эфроса – Матвеев. Зазывал он меня на восток уже давно, и я созрел. Все-таки там – океан... В результате я играл почти весь репертуар театра: Лопахин, Джонатан, Аметистов, Гамлет, Капитан Блад, Моцарт... Поставив два спектакля в драме, я сделал спектакль и в ТЮЗе. Мне предложили возглавить ТЮЗ: только дайте честное слово, что не уедете из города в течение пяти лет. Такого слова я дать не мог, все-таки я был варягом. Дальний Восток для меня – вторая родина. Здесь я стал хорошо зарабатывать: мне набегали три зарплаты - за очередного режиссера, разовые за актера, за преподавание пластики, речи и мастерства актера для молодых актеров театра. А еще подработка на радио и на телевидении. Финансовая независимость укрепляла гордость за профессию, открывала дорогу к спокойному взрослению. Я стал в городе по- настоящему театральной звездой, и горжусь этим до сих пор, потому что это звание заработано было мною тяжелым ежедневным трудом. Получил приз за лучшую роль фестиваля театров Сибири и Дальнего Востока. За полтора сезона я сыграл в девяти премьерах театра! Зимой на вахте театра оставляли цветы после спектакля. Меня зазывали на рыбалку, на охоту, просто в гости или в компанию на дачу. Край добрый, открытый и преданный, удивительно красивый краешек земли российской...   Помню как, прилетев из полуголодного Питера, где уже ходили талоны на продукты и мыло, я зашел в магазин Хабаровска: на прилавках лежали огромные красно-белые горы крабовых клешней, а на полках стояли ананасы.